Ирина Почитаева

Помните тот момент, когда вы осознали себя носительницей знаменитой фамилии, и был ли такой момент вообще?
Это преследовало меня всегда в хорошем смысле. Бывало, что, сдавая экзамен на явную пятерку, я все равно получала четыре. Дома мне объясняли, что расстраиваться не стоит, надо просто сдать на шесть с плюсом, чтобы поставили пять. Вот это самый простой и показательный пример. Люди всегда исходили из того, что у меня дома есть колоссальная библиотека, есть мои близкие, которые должны так или иначе окружать меня специальными знаниями. А в нашей семье это было не принято. Дома было свое, не последним поколением установленное правило: сначала постарайся сама, а потом я, может, что-нибудь подскажу. Но в обществе у всех была некая иллюзия, что мне все дается легче, чем другим. То же самое и в социальном поведении – всегда встречали оценкой по высокой планке. Не поздоровалась – слишком высокомерна, слишком энергично поздоровалась – заигрываю.

Кто больше всего присутствовал в вашей жизни, когда вы были маленькой?
Все постоянно менялись. Папа надолго – от трех до шести месяцев – уезжал в археологические поездки. Мама часто бывала с ним. Старшее поколение жило точно так же, никто не сидел дома. Больше всего мы присутствовали в жизни друг друга с братом Борей.

В череде разъездов и постоянной занятости были какие-то семейные традиции, мероприятия, которые нельзя пропустить?
Самым главным событием был семейный сбор по выходным – обед всегда готовила бабушка. А в остальное время у всех на первом месте была наука. Но поскольку не принято было уезжать отдыхать за рубеж, все было очень естественно, все друг за друга держались, и несколько праздников в год мы обязательно проводили вместе.

Как у вас происходил выбор профессии?
Заниматься востоковедением было естественным желанием, хотя брат выбрал другое направление и пошел в финансово-экономический институт. Я, конечно, столкнулась со множеством трудностей. Девочек сильно не приветствовали на восточном факультете Ленинградского государственного университета. В советское время была такая книжка «Пособие для поступающих в вузы». Так вот в ней под моим выбором было конкретно написано: «предпочтительно мальчики». Это был не просто языковой факультет, а скорее научный. Преподавание шло не про язык, а про все остальное – экономику, религию, культуру и глубокую литературу региона. Когда я училась в восьмом классе, открылись специальные курсы для школьников, чтобы мы могли сделать правильный, взвешенный выбор. Востоковедение было настоящим трудом, ежедневным и постоянным. И нам до поступления всеми силами старались это показать, чтобы дать нам возможность передумать.

Когда вы стали студенткой и накапливали профессиональные знания, это как-то изменило ваши отношения с отцом?
Я впервые почувствовала на себе его восторженный взгляд после четырех лет обучения на факультете и года проживания в Тунисе в тяжелейших условиях. Туда мы, 13 мальчиков и одна девочка Маша, приехали с одной лишь бумажкой о стипендии. Нас встретили на автобусе и тут же объявили, что финансовые возможности закрылись. «Либо ждите помощи посольства (тунисская сторона помогла, выделив крайне маленькую сумму), либо отправляйтесь обратно домой». Мы остались. Я оказалась одна в мусульманском женском общежитии. Через три месяца все 13 мальчиков уехали обратно, а я прожила в Тунисе все положенные 365 дней. И когда вернулась и начала говорить на арабском по телефону, прочитала в отцовском взгляде уважение.

Как вам удалось выжить в Тунисе?
На пятый день стало ясно, что ни денег, ни еды не будет. Родители дали понять, что всегда ждут обратно, но уехать куда-то в те времена было очень трудно. И я воспользовалась их советом – попытаться еще и «отработать» свою возможность до конца. Первая работа, которую мне тут же предложило местное население, была на удивление интеллигентной. Мы с местными друзьями ходили по домам и продавали книги – сборник «Современные сокровища». Европейка, говорящая с некоторым акцентом, была хорошим рекламным ходом.

И вот вы вернулись в Россию такая крутая…
…окончила пятый курс восточного факультета, вышла на улицу и поняла, что востоковедение на сегодняшний день не сильно востребовано. Везде были колоссальные сокращения. Поскольку мама была арабистом-экономистом, а папа арабистом-археологом, я параллельно с учебой на восточном факультете посещала экономфак. В то время как раз планировался к открытию первый франко-немецкий банк. Там я и оказалась, в казначействе. Следующие 23 года я провела в банковской деятельности и, кстати, очень интересно провела. Мы развивались вместе – банковский сектор и я. И при этом с бешеной скоростью. Помню первую Санкт-Петербургскую валютную биржу, был настоящий аукцион-голосование за курс (смеется). Фактически мы обучились в процессе работы. К сожалению, арабский мне ни разу не пригодился. Просто мы попали в такое время. Но все равно арабистика была колоссальной школой – дипломатии, политики и прочих крайне полезных в любой сфере навыков.

Я тоже «попала» в то самое время: оканчивала медицинский институт в 1997 году. Развал Союза, медицины нет, лекарств нет… Но такое было глубокое фундаментальное образование, что многие наши ребята переквалифицировались в успешнейших бизнесменов и стали настоящими фарммагнатами.
Так при дислексии человек компенсаторно угадывает текст, не видя его, а потом находит инструментарий, как его читать, тот период заставил активную молодежь ориентироваться и все свои знания применять в нужном направлении. Времени на раздумья не было.

Ваши отношения с родителями как-то изменились с возрастом?
Папа недавно сказал: «Дети начинают понимать, что сделали для них родители, где-то после 40 лет». Мне кажется, как раз после 40, не замечая сам за собой, ты все больше и больше тянешься к родителям. И начинаешь действительно понимать, что они собой представляют в твоей жизни, что они для тебя сделали. Тогда помимо бессознательной любви возникает осознанное чувство благодарности и уважения к тому, как деликатно они тебя направляли и помогали тебе.