Константин Ремчуков

PT расспросил Константина Ремчукова о главных впечатлениях последнего времени. В центре внимания оказались два мегаполиса – стремительный и требовательный Нью-Йорк и мало с чем в мире сравнимый Токио.

→ Перелеты: Москва – Нью-Йорк – Москва от 261 267 р., Москва – Токио – Москва от 271 903 р.

Я езжу в Нью-Йорк уже 30 лет, раз десять в году. Я хорошо знаю Америку и наблюдаю эволюцию этой страны, в частности Нью-Йорка. С каждым годом он становится лучше, краше, удобнее для жителей и гостей.

Когда люди бегут, им не хватает времени рефлексировать – они нанизывают впечатления, как кусочки мяса на шашлычный шампур. В этот раз у меня не было никаких дел, и две недели я просто болтался по городу. И я отчетливо понял, что Нью-Йорк предъявляет глобальный спрос на человеческую энергию. Он не предъявляет спрос на конкретного дизайнера или архитектора, менеджера или водителя – его интересует энергия людей, в крови которых есть амбиции добиться чего-либо.

Я увидел это отчетливо во всех многочисленных персонажах, с которыми столкнулся. Баскский француз, который открыл новый ресторан в Сохо, приехал практически без денег и хотел всех поразить. И поразил. Ресторан всегда переполнен. Официанты и бармены полны энергии. Это очень здорово и, как мне кажется, близко подходит к отражению сущности предназначения человеческой жизни. И я подумал, как важно родителям при воспитании детей не заасфальтировать, не заполировать эти эмоции, эту энергию, подчас, может быть, диковатую и неполиткорректную, но искреннюю. Дети хотят самоутверждаться, а родители говорят: «Тихо, не высовывайся, не прыгай, не бегай!» И ребенок потом становится апатичным и мало интересуется жизнью. Это большое искусство – воспитывать детей так, чтобы, с одной стороны, они вместили в себя все черты современной цивилизации, а с другой – чтобы все то, что в них клокочет, продолжало клокотать как можно дольше. Это мой главный вывод из последней поездки в Нью-Йорк.

Насыщаясь энергией людей, город живет новым миксом человеческих страстей, амбиций, интересов. И Нью-Йорк – the город. Флагман, лидер притяжения человеческой энергии земного шара. Я живу в Сохо, там много людей, которые работают в постиндустриальных секторах экономики. Когда завтракаешь или ужинаешь на Crosby Street, видишь безумное количество деловых встреч. Молодые и амбициозные приносят свои портфели идей, более того, мне кажется, их слышат. До меня доносится отзвук идей со всего мира – Кореи, Африки, Нигерии, Кении, Новой Зеландии, Австралии.

Важно подумать, как сделать Москву такой же открытой для притока амбициозной и созидательной человеческой энергии. Как сделать так, чтобы большинство мигрантов воспринималось обществом как экспаты, которые не вызывают ни настороженности, ни беспокойства. Мне кажется, эволюция нашей городской политики должна стремиться именно к этому. Если город не интересуют твои амбиции, остается одно: бери лопату – иди копай.

Много лет назад у нас садовником работал доцент Душанбинского государственного университета, филолог. Приятный, умный, тонкий, говорящий на чудесном русском языке. Он был высокоразвитой личностью и приходил все время с какими-то проектами – как сделать сад лучше, как что обрезать и что посадить. Я видел, что этот человек, будь у нас другая миграционная политика, мог бы быть доцентом и в столичном университете.

В Японию я тоже езжу регулярно. И в последний раз заметил, что японцы, кажется, отошли наконец от событий на Фукусиме. Когда я приехал весной 2011 года, страна была подавлена ощущением вины перед всем человечеством. Мол, как же мы могли так вас, люди, подвести? Мы пришли в парк на пикник, все вроде бы сидят, пьют вино, слушают музыку, но в полной тишине. Сейчас люди понемногу оклемались. На рыбном рынке Цукиджи есть одна женщина, владелица маленького ресторанчика. Весной 2011 года она воскликнула, увидев меня: «Я думала, вы больше никогда к нам не приедете!» В этот раз она мне обрадовалась.

Японцы меняются. Я попал в Токио на Хэллоуин, ходил по улицам. Все девушки и женщины хотели со мной сфотографироваться. Меня это поразило. Потом я понял, что они словно убеждают всех, прежде всего себя, что в своем наряде – не они. Когда она тигренок, кошечка или кто-то еще, у нее есть ощущение, что она может все, что захочет, нет никакого барьера. Это потрясающая эволюция способов адаптации в современном мире. Япония для меня интересна именно этой возможностью наблюдать за эволюцией восточной культуры. Она там очень развитая, чистая, разумная, но при этом с рвущимися внутри эмоциями, с шумом и криком, которые находят форму для самовыражения. Весь Токио был заполнен такими людьми. И все они вели себя в соответствии с образом. Были, например, японки в мусульманских нарядах. Я же купил себе картуз, и мне показалось, что этого достаточно.

Мы живем в мире клише. С детства нам говорят, что самый достойный человек – тот, кто сам что-то делает в отличие от тех, кто просто болтает. Все говорят: «Надо творить». И я творю и пытаюсь понять, ведут ли мои усилия к каким-то внутренним изменениям или нет. Становлюсь ли я лучше, креативнее. Не знаю. Но у меня уже большой прогресс – я подписываю свои изделия палочками и дарю их членам семьи, а из ста цветов выбрал свой – чтобы он отличал все мои поделки. Но тут очень многое зависит от техники – от того, как ты крутишь, какими пальцами. Мои первые творения были какой-то необъятной ширины.

ПРО САКУРУ
В марте я всегда езжу на сакуру. Это ощущение новой жизни. В Японии переход с марта на апрель имеет большое символическое значение – очень много рубежей в судьбах людей: школа – институт – новая работа – новые браки – новые романы. Они к этому очень трепетно относятся. Я прошлой весной много ходил, расспрашивал, и люди мне говорили, что это время гораздо больше, чем просто цветение сакуры. Сначала я интерпретировал на основе их рассказов отношение к сакуре как отношение к чудо-цветку – земли там мало, и она задействована для выращивания чего-то утилитарно нужного. И вроде бы все засажено, и вот она – как чудо иррациональной щедрости.

ПРО ИСКУССТВО
Я много времени провожу в музеях, причем как в музеях искусства тысячелетней давности, так и в музеях современного искусства. Творчество молодых людей просто великолепно. Я с удовольствием покупаю картины современных японских художников.

В последние годы я в первую очередь езжу в Японию учиться гончарному делу – леплю тарелки, кружки, чайники. Гончарное дело – это исток всего искусства в целом. И я пытаюсь понять, вызывает ли во мне работа с глиной что-то особенное.

ПРО ЕДУ
Я всегда хожу есть в одно и то же место. Я не люблю суши. Я ем только сашими – свежую рыбу – тунца, скумбрию, макрель, бонито, бури, уни – икру морского ежа. И в ресторанах, к слову, всегда ем то же самое. Есть один интересный ресторан, в котором все абсолютно натуральное, без электричества – рыба хранится не в холодильнике, а в глыбах льда. В любом ресторане представлено очень много блюд на основе обжаренной скумбрии, макрели или чего-то еще в этом роде. Получается очень хорошо. А завершается обед всегда очень сочной дыней с коньяком. Где-то писали, что рынок Цукидзи хотят снести и превратить в квартал жилых домов. И я написал на стене в своем любимом ресторане: «Вы лучшие. А быть лучшими на Цукидзи – это просто быть лучшими». Через год приезжаю, а там на стене написано «Руки прочь от «Суши Бун»: Сергей Лавров».

P. S. Токио, как и Нью-Йорк, – это стандартная, цивилизационная матрица жизни. А страны, где институты не устоялись, где может быть грязно, меня не очень интересуют. Моя первая загранпоездка была в 1976 году. Я ехал в Пакистан на строительство металлургического завода в Карачи. Я собирал материалы для диссертации, зарабатывал деньги на двухкомнатную квартиру для семьи, на «Березку», чтоб в аспирантуре было где одеваться. Карачи – это 14-миллионный мегаполис, а в то же время город, как описывают в арабских и персидских сказках. Но жизнь сложилась так, что на этом мой интерес к третьему миру оказался исчерпанным.